284 дня спустя
...не сказать, чтобы Эмили стала чаще бывать дома с тех пор, как покинула кухни Пандемониума и стала секретаршей мистера Рэдклиффа. (Да, как ни странно, он своё слово сдержал - на что девушка откровенно не рассчитывала. Особенно после того, что произошло в доме старухи О). Жила она в съёмной квартире в двух шагах от нового места работы, а посещение родных трущоб не очень-то приветствовалось её молчаливой и незаметной, но бдительной охраной. Но, к великой радости мисс Оакенштумп, вскорости у неё появилась объективная причина бывать там не реже, чем раз в неделю.
Причину звали Гарольд. Да-да, тот самый бродяга в странном костюме - единственная ниточка, связывавшая её со странной компанией, что встретилась в доме Миневры. Гарольд и прежде бывал гостем в их доме; правда, принимал этого гостя обычно Эрик - с молчаливого неодобрения сестры. А сестра, как когда-то родители, считала - ничем хорошим это общение кончится не может. Недаром же первые знаки безумия брата появились тогда, когда он свёл знакомство с этим бездомным! Но, по злой иронии судьбы, теперь ей самой приходилось кормить бродягу - а тот, треская так, что трещало за ушами, отчитывался ей об успехах своих поисков. Вернее - не-успехах. Чуть чаще, но без всякой периодичности, заглядывал оклемавшийся Чарли - с той же целью. Поесть и отчитаться о том, что никто ничего не нашёл. Чарли был мил, обходителен и словоохотлив сверх всякой меры, так что иногда Эмили даже казалось, что он снова пытается за ней ухаживать.
К счастью, только казалось.

Тогда, в доме Миневры, она выслушала длинную-длинную историю о том, чего так упорно не хотел видеть Город, - о его злом близнеце (точь-в-точь как в старом плохом кино), о Городе Нижнем. О том, как он жил, этот город - жил много миллениумов, изумрудною розою расцветая в пустыне, сгорая дотла и вновь возрождаясь. Как был испепелён одним из первых в пламени последней Войны и покинут на долгие годы. Как был воскрешён вновь, когда на всей земле не осталось места чище - не потому, что очистились руины, а потому, что отравлено было всё остальное. Как поверх него был построен новый Город - и укрыт скорлупой Нового Ковчега. А Город Старый, полный мрачных призраков и затхлых, но могучих энергий, опустился куда-то вниз - туда, где живут городские легенды, предания и страшные сказки. И сам со временем стал такой сказкой, ибо с течением веков всё меньше оставалось в нём от древнего, залитого южным солнцем прекрасного памятника и всё больше появлялось от мрачной, тошнотворной, смертельно опасной изнанки Нового Города...
А ещё ей рассказали о людях, которые умели ходить в Нижний Город и возвращаться. В былые времена их назвали бы волшебниками. Хотя - почему "назвали бы"? Пожалуй, что и в самом деле называли. Эти люди были всегда. Не конкретно эти, конечно, - хотя кое-кто из них (та же Миневра, например) был невероятно стар. Невозможно стар для человека. (Гарольд говорил о старухе О: "Она пережила испанскую инквизицию, глобальное потепление и три мировые войны, переживёт и это дерьмо!") До них были другие, которые ходили в иные места - когда не было ещё того Нижнего Города, о котором речь шла выше. Это была своего рода закрытая каста, львиную долю своих сил клавшая на то, чтобы остаться ещё одной городской легендой. Они несли какую-то очень древнюю, очень важную миссию там, внизу, - но о ней говорить не хотели. Не хотел даже словоохотливый Чарли.
Всё это было так странно и неправдоподобно, что Эмили оставалось только поверить. (Недаром кто-то из древних сказал - Верую, ибо абсурдно.) Поверить - и ждать новостей от Людей, Которых Нет. А потом докладывать Рэдклиффу... о том, что доложить-то нечего. Страшась каждый раз пострадать от его бурного гнева.
Впрочем, на работе и при людях Харэн держался молодцом. Ни разу больше Эмили не видела его таким, как в доме старухи О.
Дни шли за днями, и существование мисс Оакенштумп было всё благополучней. Её не тревожила больше дурная слава прежнего места работы, у неё завелись в кошельке кое-какие средства, появились новые знакомые и новые книги. Но только всё это не приносило большого облегчения. Быть может, если бы свершившееся однажды свершилось окончательно и осталось в прошлом - она смирилась бы и научилась жить по-новому, жить настоящим днём и если и вспоминать о прошлом, то лишь с грустной улыбкой. Получилось же это после смерти родителей? Получилось, хоть далеко не сразу. Так почему не получилось бы с Эриком - с бедным безумным мальчишкой, от которого всегда было больше проблем, чем пользы?..
С мальчишкой, который когда-то всем пожертвовал, чтобы хоть она выбралась из той ямы, где они вдвоём оказались. Который был её единственной опорой несколько лет - не считая Чарли, роман с которым был так же ярок, как и короток. Мальчишка, которому она так и не смогла этот долг вернуть. И теперь уже никогда не сможет.
Грустные мысли пополам с бесполезной, болезненной и чахлой надеждой обуревали её каждый раз, когда она возвращалась в этот дом. Как сегодня, например.
Сегодня она не ждала на ужин ни Гарольда, ни Чарли (хотя предсказать появление последнего было невозможно). Вообще никого. Сегодня была ночь Миллениума - одного из древних праздников, уцелевших и в новом мире. Уцелел он, впрочем, из-за своей календарной, а не исторической ценности - Миллениум отмечал смену лет, не больше и не меньше. У него остался размах, у него осталась кое-какая внешняя мишура, он вобрал в себя добрый дух и благородство сразу нескольких других праздников, почивших в бозе, - но вся эта сказка сверкала разноцветными огнями где-то там, далеко, в Центре. А тут было темно и тихо, лишь только сотый дом на Девяносто Первой улице горел золотыми окошками. Да ещё Эмили достала с чердака и развесила по дому разноцветные фонарики с люциферином, бесполезно пылившиеся вот уже девять с лишним месяцев. Правда, они сейчас не горели. Как-то не очень хотелось их зажигать.
Да и вообще, свет горел только на кухне. Перестав быть поварихой, девушка порой даже скучала по прежнему занятию. И вот сегодня, например, предавалась воспоминаниям весьма странным образом, - готовя невесть для кого праздничный стол. Человек пять за него можно было бы усадить, хотя гостей не предвиделось вовсе. Среди всякой снеди, какой отродясь не бывало в этом доме, была дешёвая, бедняцкая гречка с тушёнкой - любимое лакомство их маленькой семьи. Ну, когда она ещё была семьёй...

...а где-то далеко отсюда, в Центре, в одном весьма богатом доме (который принадлежал не кому-нибудь, а самому сенатору Рэдклиффу), а так же и на его рабочем компьютере, и даже на его коммуникаторе вдруг всплыло странное сообщение:
Ş/16 str91 ħ100 τəбя бұдұτ ѫдάτь. G

Swedish Cradle Song
Спалось Мумру... странно. Он видел, кажется, какие-то сны; в этих снах он то убегал от кого-то - по трубам ли, по мелкой ли холодной воде, по стеклянно звенящим чёрным костям - то падал куда-то, несомый бешеным ветром. А то просто брёл где-то куда-то, и был вокруг серый туман, мрак непроницаемый и могильный холод. Он кого-то искал - не то Тиару, не то Эмили, не то кого-то ещё. Или, может, искал не кого-то, а что-то. Он видел себя бестелесной тенью, застывшей на бетонной стене, и ледяным изваянием в глубине зловонных вод. А то вдруг осознавал себя в своей постели, дома - но за окном видел мёртвый, беспросветный пейзаж с арками, с куполами и колоннадами...
Иногда, впрочем, сон почти отпускал его. Почти - словно он всплывал из чёрных глубин к самой поверхности, но не хватало сил, чтобы оказаться над нею. И тогда сквозь пелену дрёмы он вспоминал, что сидит в какой-то башне, под тяжёлым покрывалом из старой материи. И что рядом чьё-то тёплое и тяжёлое тело. И слышал - словно издали - как свистит, как ревёт и воет страшный ветер где-то по ту сторону кирпично-матерчатых стен. И ощущал, как качается башня на этом ветру, как скрипит и стонет её дряхлое тело, как визжат сквозняки, запутавшись где-то в каких-то перилах и балках. И видел сквозь веки, как мерцает и почти гаснет тусклый оранжевый свет трубчатого фонаря. Но потом всё это пропадало, как кусочек нового сна - и он погружался назад, в тёплую и вязкую Глубину.
А когда пробуждение всё же пришло, ветер давно уже смолк. Безмолвие и неподвижность владели башней - как тогда, когда они только поднялись сюда.
Осторожно, стараясь не разбудить Тиару, Эрик выполз из их убежища - такого тёплого и уютного теперь. Синие сумерки, почти прозрачные, владели этим местом; как будто его освещало что-то кроме трубки, оставшейся под покровом ткани. Волоча онемевшую ногу - изнутри что-то болезненно "такало", как будто там засел очень сердитый гном и дёргал ежесекундно за нервы - парень выполз на давешний балкончик, чтобы ещё разок узреть безблагодатность их настоящего положения.
И узрел, что кое-что изменилось.
Во-первых, сама тьма как будто смягчилась. Похолодало, а из черноты вверху провисли опрокинутыми арками провода - много-много проводов. Их опутал кружевами пушистый иней. Мохнатые иголочки этого инея то и дело отрывались - и падали вниз; падали сплошным потоком, словно кто-то вверху сеял их из огромного сита.
А внизу зажглась цепочка огней. Казалось, начиналась она прямо от подножья их кирпичной крепости. То была цепь оранжевых натриевых фонарей, какие ставили когда-то на улицах. Они отмечали одну коротенькую, узкую и пустынную улочку, а улочка (или даже переулочек?..) упиралась в единственный во мраке дом, где горели живым золотом окошки.
- Тиара?.. - окликнул Мумр девушку. Голос... голос-то у него был, да только совсем тихий и хриплый. Впрочем, в гробовой тишине им его было прекрасно слышно. - Я...я, кажется, знаю, куда нам дальше.

Полдень Миллениума - время сонное. До самого вечера этого праздничного дня - первого в целой череде таких же праздничных, ленивых дней - Ковчег производит впечатление безлюдного, вымершего, совершенно пустого. Не все вывески даже сохраняют силы гореть в этот день - хотя обычно не гаснут ни на час. Лишь изредка по центральным улицам, залитым бессмысленным и лишним светом девяти искусственных солнц, проползает одинокий прохожий. А в воздухе - не менее одинокий аэромобиль. Кое-кто, конечно, сегодня уже на службе; работают медики, спасатели, пожарные, полиция. Но даже они какую-то часть дня проводят в праздности, а то и в праздновании.
Эмили тоже спала. Спал в ногах её кот по имени Кот, спал где-то в перекрытиях дома Барабашка (постоянно заявлявший о себе какими-то стуками и вознёй - до такой степени, что даже мисс Оакенштумп почти в него поверила), спал на столе под полотенцами и глубокими блюдами нетронутый праздничный ужин. Да, наверное, она всё-таки надеялась, что Чарли придёт. Наверное, она даже оставила бы его на ночь. Или даже больше. Теперь, когда хотя бы часть его тайн стала ей известна, отношение к панковатому джентльмену из Людей, Которых Нет, снова стремительно теплело. Но Чарли не пришёл.
Вообще никто не пришёл в эту ночь. И девушка, покормив Кота, легла спать на диване в гостиной, не найдя в себе сил подняться на второй этаж.
А в полдень её разбудил странный шум.
Сперва был шум двигателя, вой сирены (вроде полицейской, а вроде бы и нет), хлопанье дверей... эти звуки не проникли в сознание, а прошли мимо - мало ли, в этом пустом и обветшалом квартале, куда не доставал негаснущий свет из Центра, каких только звуков не бывало. А потом раздался оглушительный визг дверного звонка - который вдавили в стену так сильно, что он забыл, что должен издавать солидное и гулкое "дин-дон".
К счастью, на раздевание у Эмили сил вчера тоже не хватило. Так что оставалось лишь протереть глаза, нацепить очки, пригладить ладонью непослушные кучерявые волосы - и ползти выяснять, кого это принесло в столь мёртвый час.
Когда же она увидела, кто и в каком состоянии стоит на пороге - сон с неё как рукой сняло. Вместо него тотчас явилось чувство, подобное тому, что она испытывала перед визитом в дом госпожи О. Как там пелось в той старинной песне?..
"За мной пришли. Спасибо за внимание - сейчас, должно быть, будут убивать".
И, тем не менее, дверь она открыла. И, стараясь изобразить хоть какое-то подобие радушия, сказала:
- Доброе утро, мистер Рэдклифф. Что... привело вас сюда в столь ранний час?..

- Туда, где свет, - радостно объявил Мумр, помогая Тиаре выбраться из одеяльной пещеры. - Я видел свет там, снаружи!.. Значит, там люди есть! Ну, хоть кто-нибудь. Хоть что-нибудь...
Не сказать, чтобы после сна он чувствовал себя сильно лучше. Движения всё ещё были скованными, медленными, а руки и ноги - как из мокрой ваты. Голова гудела, а внутри неё пульсировала сосущая пустота. Во рту было сухо, как в пустыне, и стоял привкус медной пуговицы; в груди что-то тихо, сухо, рассеянно и часто-рассыпчато потрескивало, а в ноге тикали часы - да не просто тикали, а каждым движением стрелки дёргали и мяли мышцы и нервы. "Повязка" приобрела какой-то совсем неаппетитный и жуткий цвет из-за грязи, на неё засохшей, и плотность и твёрдость гипсовой лангеты. Сил тоже не прибавилось ни капельки. Однако пришла какая-то странная решимость - доползти, по крайней мере, до последнего огонька в той цепочке. Почему-то именно он, последний, казался ему особенно манящим и тёплым.

Эмили, сморгнув, тупо уставилась на экран коммуникатора. Смысл послания дошёл до неё далеко не сразу. Впрочем, ничего сложного в нём и вправду не было. Кто-то взял - и пригласил сенатора к ней в гости. Какой-то очень странный шутник... с весьма неудачными шуточками.
G. Почему бы вдруг Миневра О по прозванию Дионая стала подписываться G? А если не она - то кто?.. Бенедикт? Чарли? Эмили не знала их фамилий или прозвищ - но почему-то сомневалась даже, что они есть. Гарольд?!.. Помилуйте, да ведь этот бродяга едва ли знает, с какой стороны подойти к планшету! Его невозможно было представить себе даже звонящим по коммуникатору, что уж там... сообщения. Да ещё столь странным шрифтом.
Да ещё и сейчас - когда не случилось ровным счётом ничего.
Мисс Оакенштумп нервно вздохнула. И сказала:
- Простите, сенатор, но... у меня нет никаких новостей для вас. Если я и ждала кого-то этой ночью - так только Чарли... и то, напрасно. - И, после минутной паузы, добавила: - Впрочем, если вы голодны, может быть... позавтракаете?
Вряд ли сейчас Рэдклифф развернётся и уйдёт. Нет. За те месяцы, что она работала на Харэна, Эмили успела кое-что о нём узнать. И полагала теперь: босс не покинет этот дом, пока не разберётся со странным сообщением.

- Спустимся? По лестнице, я думаю; уж не из окна нам прыгать, это точно. Я там, внизу... кажется, там были двери во все стороны. Нам бы только не запутаться... нам бы только не забыть, в какую идти сторону. Но мы справимся, уверен. Там... не так уж и далеко.
Эрик был почти честен насчёт этого "не так уж и далеко". Потому, что, кажется, дорожка огоньков начиналась почти у подножья башни... и была не так уж и длинна. С другой стороны, это место столько раз их обманывало, что верить ему было бы настоящей глупостью.
Впрочем, он бы поверил. В самый последний-препоследний раз, может быть.
Но выдвигаться прямо сейчас, и вправду, не стоило. Потому что мысль Тиары была крайне дельной. Он предпочёл бы начать с её раны, но препираться и уступать друг другу сомнительное право играть в десмургию совсем не хотелось. Так что парень послушно кивнул, сел и принялся разматывать заскорузлую ветошь, в которую превратились самодельная повязка и портянка на правой его ноге.
И как только он в этом преуспел, тряпичную комнатку вдруг наполнил запах столь потрясающий, что даже выносливому Мумру дыхание перехватило, а желудок затрепетал и подкатил к горлу судорожным комом. Проклятие, даже городские свалки так не благоухали!
То ли это грязь и чёрная вода виноваты были, а то ли несчастная нога в самом деле приобрела восхитительный чёрно-синюшный "мраморный" оттенок. А рана, источавшая дивное амбре, была широка, бескровна и полна какой-то жёлто-серо-бурой... штуки, по консистенции напоминавшей сливки.

- Хорошо-хорошо, мистер Рэдклифф. Вы проходите пока... в гостиную, - Эмили замешкалась на минуту, думая, куда отправить гостя, - но ответ пришёл очень быстро. Не на кухню же его вести! Хотя обеденный стол именно там, а в гостиной - разве что журнальный столик. И мебель одинаково неказиста в своём подражании монстру Франкенштейна - во всех комнатах этого дома. Кроме, разве что, родительской спальни - много лет уже запертой на замок и никем не посещаемой. - Вот сюда, - она заботливо проводила босса в сумрачную комнату, полную шкафов с неясным содержимым за тёмными, помутневшими от времени стёклами, и прочей мебели, заботливо собранной из кусков чужой обстановки, выброшенной за ненадобностью. Даже большой диван был таким. Надо признать, что все эти химерные вещи были и надёжны, и удобны - главное, преодолеть удивление и недоверие и убедить себя воспользоваться ими... хотя бы раз. На полу тут лежал древний ковёр, сотканный из лоскутьев вручную (кажется, его сделала ещё их прабабка, большая мастерица и крайне неординарная женщина). А среди прочей обстановки резко выделялся современный визор от одной весьма известной и недешёвой, прямо-таки элитной фирмы - скромная чёрная коробочка, способная превратить комнату хоть в бушующее море, хоть в огненный ад. Во что угодно, во что только захочет автор фильма. Или игры. Эрик, помнится, долго удивлялся - кто же выкинул такую новую, такую дорогую вещь... которой не хватало лишь крохотного, простенького ремонта, чтобы она заработала.
Визором, правда, в их доме почти никогда не пользовались. Но он работал, и работал хорошо. И мог сгодиться для того, чтобы в случае чего развлечь... или отвлечь незваного гостя.
Эмили откровенно не знала, что с ним делать. То есть - вообще. Кто бы ни отправил сенатору то странное сообщение - шутка его была крайне неудачной.
Тем не менее, усадив Харэна на диванчик (одна из подушек мебельного монстра ожила, открыла глаза - и оказалась спящим Котом), она метнулась на кухню - за аспирином и чаем. Благо и то, и другое в их доме имелось. И если аспирин был самым простым и дешёвым, без всяких примочек вроде защитных оболочек или гастропротекторных присадок, то чай... чай был Настоящим.
Чёрт знает, где Эрик его брал. Как-то слабо верилось, что в Машине (недаром матушка всегда говорила - в Машине тебе ничего хорошего не привезут). Но это было просто чудо. Никакой синтетический ароматизатор, никакой краситель не могли дать того цвета, того вкуса и запаха, каким обладало содержимое невзрачной бумажной коробки. И почему оно стоило так дёшево, что было по карману даже безработному из трущоб - было величайшей загадкой.
Именно этот чай она и принесла своему гостю - в гранёном стакане, в узорном серебряном подстаканнике. Ещё одна семейная реликвия, если угодно. Вместе с ним прибыла сахарница, блюдце с ложечкой и блистер аспирину.

Мумр и сам изо всех сил старался не разрыдаться, пока Тиара заново перематывала его пострадавшую ногу. Изрядно распухшую, вдобавок - под повязкой она и вовсе казалась втрое толще соседки. Это было чертовски больно... а ещё чертовски страшно. Он-то хорошо себе представлял, чем ему грозит вся эта прелесть.
И страшно не хотел в больницу.
Он свою медицинскую страховку выбрал полностью ещё месяц назад. Эмили его убьёт.
И всё же он каким-то чудом сдержался. И тогда даже, когда перевязывал рану Тиары - ничуть не лучше выглядевшую, чем его собственная. И, наверно, такую же... болючую. Но делать-то было нечего.
Потом он ещё соорудил и себе, и девушке какое-то подобие одежды - грубые обмотки из той же материи, на самом деле. Но ему страшно не хотелось идти туда, наружу, с голым торсом - да и Тиару стоило защитить от холода.
Ну, а потом начался спуск.
Это был настоящий кошмар - но не настолько кошмарный, как подъём. Он мог, хотя бы, висеть на перилах, а не на спутнице - что уже радовало.
А ещё радовало, что внизу всё осталось по-прежнему. Четыре прохода в четыре стороны света - три забраны ветхими, рассохшимися деревянными дверьми, а один пуст; оттуда, из той черноты, они пришли. Двери открывались с трудом - не потому, что были заперты, а потому, что почти приросли к косякам; проще было добиться, чтобы дерево раскрошилось. Открывал Эрик наугад одну из трёх дверей - и ему с первого же разу страшно, невероятно повезло.
За дверью начиналась Улица. Самая обыкновенная трущобная Улица - с пустыми, мёртвыми, полуразрушенными небольшими домами (когда-то этот Сектор был элитным, и дешёвых высоток тут не строили), с дорожным покрытием в ямах и трещинах, без единой живой души... Только почему-то было чисто - никакого мусора, никакого хлама на дороге. Только стояли, напоминая гостям, где они находятся, по правой обочине высокие бетонные столбы - как в старинных фильмах о временах, когда фонари ещё не летали. И на головах этих столбов, склонённым скорбно книзу, горели тёплые оранжевые огни.
Никогда, никогда на памяти Эрика не бывало в трущобах уличного освещения.
- Ну... что? - спросил он, обернувшись к Тиаре. Радость удачи мешалась в нём с неясной тревогой. - Идём?..

- Всегда пожалуйста, - ответила Эмили. И украдкой вздохнула. Хотя сенатор как-то разом подобрел и помягчел после чаю, ей всё равно не улыбалось проводить этот день (свой законный выходной, между прочим) в его компании. Нет, у неё не было особых планов на сегодня. Скорее всего, она и так не вышла бы из дому, не сделала ничего толком. Однако...
Надо что-то сделать. Надо чем-то его занять. Иначе он, как придёт в себя, заскучает; а страшнее скучающего Харэна может быть только скучающий Харэн, который с похмелья и не в духе.
Нисхождение
Иней падал с проводов где-то далеко-далеко вверху - крохотными пушистыми кристаллами. Сплошным потоком. Так, что дальние фонари едва было видно. Падал на них с Тиарой - и оставался на волосах, на одежде и повязках. Таял только на лицах и руках - и лицам и рукам было от этого холодно. Дыхание вырывалось изо рта тусклыми прозрачными облачками, а волосы и вороты (если их можно было так назвать) покрылись волглыми белыми кружевами. Словно они зашли в огромную морозильную камеру.
И всё это было удивительно красиво - оранжевый свет, одновременно резкий и нежный, холодный и тёплый; ниспадающий иней; синяя тьма вокруг и мёртвые дома в вуали глубоких теней. Но эта красота не продлилась долго - да, наверное, долго они с Тиарой и не продержались бы.
Улица была не так уж длинна. Вот они уже стоят на пороге единственного живого дома; его окошки ещё светятся, но как-то очень тускло. Там, во тьме за ними - слабые разноцветные огоньки гирляндами. Словно в ночь Миллениума. И этот дом очень, очень-очень знаком Эрику. Это его собственный дом.
Онемев от изумления, он подымается на крыльцо - естественно, увлекая за собой Тиару. Тянет на себя дверь - и та отпирается, словно не была заперта (хотя такого быть не может, потому что не может быть никогда). Сухое благодатное тепло обдаёт обоих. Внутри сумрачно и горят гирлянды из его фонариков - горят едва-едва, не освещая ничего толком. Дом точно его, но какой-то не такой. Тут есть мебель, которой нет на самом деле - например, тот стеклянный стеллаж с какими-то книгами у дальней стены. Кое-что из мебели стоит на потолке вверх ногами или горизонтально прилипло к стене - например, тот старинный платяной шкаф с резными дверцами, которого тоже не было тут прежде. Тишину наполняет тиканье механических часов - какое-то неровное, аритмичное, как стук глубоко больного сердца. Какие-то мхи и лишайники, серебряные и золотые, тут и там ютятся по углам, а на потолке почему-то есть аляповатая лепнина. Пусто и тихо в комнатах.
Сам с трудом понимая, почему и зачем, Мумр повёл свою гостью наверх - на чердак. Хотя - почему же, вполне понимая... там у него была аптечка - одна из двух; он её завёл после того, как в окно к нему влетела Нелёгкая. И эта аптечка даже полней, чем та, что на кухне. Там есть вода. И "Титан". И горячий чай, чёрт возьми.
Лестница была короткой - и в половину не такой мучительной, как та, что в башне. И чем выше - тем обычней становился дом. В мастерской на чердаке не горели фонари, не было лишней мебели, не рос золотой мох - и вообще, необычен был только странный порядок, словно наведённый чужими руками.
- Садись, - выдохнул он, подводя Тиару к продавленному креслу, которое почти скрывалось от входа за высоким рабочим столом. - Ща... чаю сделаю...
В голове мутилось и переворачивалось. Где-то что-то в глубине мозга истошно верещало, что надо найти коммуникатор и позвонить. Позвонить сестре - получить взбучку. Позвонить в скорую - пусть Тиару заберут. Открыть тяжёлые шторы и посмотреть, горит ли зарево над Центром. Аптечку достать, сделать что-то... Но его мозг почему-то не реагировал на свои же мысли. Его несло по проторенной тропинке. Пришёл домой - чай, мыться, есть и спать. А потом - всё остальное.

От напряжённых мыслей Эмили оторвал странный звук. Очень странный.
Хлопок входной двери. И шаги - глухие, шаркающие, частые и невероятно странные. Такие, что и шагами-то их с трудом можно было назвать.
Ледяной укол страха придало ускорения, и девушка тотчас оказалась в коридоре. И никого не увидела. То есть - совсем никого; тихо и неподвижно было всё в доме. Дверь заперта изнутри - как была, так и осталась. Если бы она открывалась, противный писк нового замка дал бы знать. Замки и дверь она поменяла первым же делом, как смогла вернуться домой.
Но, когда она подумала уже, что у неё слуховые галлюцинации - вдруг ощутила, что ногам её мокро и холодно. А опустив взгляд - обнаружила цепочку маленьких грязных лужиц неопределённой формы, что вела от входной двери вглубь дома. К лестницам.
Наверху раздался ещё один звук - совсем знакомый. Заворчал "Титан", загудели его трубы, ведущие на кухню, к стояку...

- Сначала - чай... - невнятно проборомотал Эрик. Последнюю минуту он стоял, прильнув к медленно греющемуся боку "Титана", и тихо блаженствовал. И, наверное, мог бы стоять так ещё долго, если бы не...
...вот знаете, это довольно жутко, когда к вам в мастерскую вваливается огромный мужчина, из руки которого буквально вырастает маленький, но зловещий ствол, а незнакомое лицо похоже на смятую грязную подушку. Особенно, когда ещё очень свежи воспоминания о том, как подобного рода шкафы в одеждах с претензией на деловую строгость тут совсем недавно стреляли в тебя из электрогана. А потом ты сидел в железной каморе, связанный по рукам и ногам, вдвоём с малознакомой (на тот момент; теперь уже почти родной) девицей. Поэтому, завидев Харэна, Мумр в последнюю очередь думал о том, не похож ли он немножко на лощёного и блестящего человека с приклеенной улыбочкой из визора. А в первую очередь он думал о том, что за ними опять пришли.
Мысли, почти раскисшие в аморфное ничто, ожили и заметались в голове со скоростью ошпаренных крыс. Так. Его ликтрический пистолетик? Внизу, в прихожей, в кармане плаща. Не вариант. Паяльник? Мини-дрель? Бор-машинка? Ножницы по металлу? Хоть что-нибудь?! Но нет, недаром этот странный порядок наведён чужими руками: ничего ему сейчас не найти. Быстро, по крайней мере.
Поэтому Эрик сделал, наверное, самую глупую вещь, какую только смог. Едва не падая и тяжело опираясь на стол, он шагнул назад, к Тиаре, закрывая её от незваного гостя; а заодно выхватил из рук девушки трубку-фонарь - и замер, направив её в лицо незнакомцу. Словно это был меч джедая из старинного фильма.
Замер ещё и потому, что "меч" вдруг повёл себя крайне странно. Он... таял.
Он даже не таял, он сублимировался, как сухой лёд: исходил прозрачным серым дымком, который бесследно растворялся в воздухе, оставляя запах сырости, ржавчины, затхлости. Стекло исчезало первым; оранжевый свет держался ещё буквально пару секунд - а потом гас.
А вместе с фонарём таяли все серые тряпки, которые были им и повязками, и одеждой.
Оцепеневший парень смог выдавить только невнятный то ли писк, то ли стон, неотрывно глядя, как стремительно исчезает его единственное "оружие".

Не веря глазам своим, Мумр тупо глядел на опустевшую руку. Опустевшую и оголившуюся. И рука эта была как будто не его. Нет, то есть, у него, конечно, были очень худые руки - но не настолько же!.. Вдобавок рука эта, очень грязная, покрыта была чёрными синяками - с удивительной точностью повторявшими очертания невидимых "ладошек". Они стали только ярче за прошедшее время.
В воздухе отчётливо и тошнотворно запахло гнилью.
Резко и внезапно включился свет, и синий сумрак комнаты сменился яркой желтизной; страшный человек в дверях опустил оружие, привалившись плечом к косяку, а за спиной его возникла Эмили - бледная, встрёпанная. Какая-то осунувшаяся даже. Она явно не боялась незнакомца - а если и боялась, то виду не подавала.
А ещё человек сказал фразу, которая, подобно вишенке на торте, довершала картину общего сумасшествия.
Эрик издал странный вдох - не то стон, не то всхлип. Уронил руку. Неловко не то сел, не то рухнул на пол. И сказал, схватив руками голову, вцепившись в грязные слипшиеся волосы:
- ...хочу галоперидолу и в комнату без окон...
И нервно, истерически даже, тихо и хрипло засмеялся. Что-то булькало в груди, отзываясь на этот смех.
Титан щёлкнул, достигнув точки кипения, и выключился; стало тихо; и в этой тишине отчётливо слышно стало, как дрожащим голосом Эмили диктует скорой по коммуникатору адрес их дома.

В отличие от Тиары, Мумр ещё держался до приезда скорой. К счастью или нет - трудный вопрос; он и рад бы, наверное, был забыться после всего этого ада. Тем более, что мир вокруг стал темнеть и сжиматься - кажется, вместе с его сознанием, уходящим в глубокое помрачение. Он сидел на полу и трясся. Он не отвечал на вопросы - хотя они поначалу сыпались градом, от сестры, кажется - и продолжал тихо, истерически смяться. И одновременно рыдать - так же истерически и тихо, до икоты, до полного безмыслия. Кажется, Эмили обнимала его, прижимала к себе, как большую куклу, что-то говорила и говорила; а он не слышал. Он смеялся и смеялся, подвывая и всхлипывая временами.
Потом его тащили вниз на носилках двое здоровенных белых чудовищ; он не был уверен, что это люди - он плохо видел их сквозь мрак и пелену. Потом была тесная белая капсула, наполненная резким запахом лекарств и всяческой химии; там ему сделали долгожданный укол - и он с готовностью провалился в чёрное небытие без мыслей и снов. Впервые за столько времени. И уже не слышал ни воя сирен, ни брани фельдшера с водителем, ни злобного сквозьзубного мата врача...